Прежде чем перейти к статье, хочу вам представить, экономическую онлайн игру Brave Knights, в которой вы можете играть и зарабатывать. Регистируйтесь, играйте и зарабатывайте!
Профессор Николай Прохоров больше 20 лет возглавлял Институт электронных управляющих машин, с 1984 года был генеральным конструктором СМ ЭВМ. В первой части интервью музейному проекту DataArt Николай Леонидович вспоминает учебу в МЭИ, работу в ИПУ РАН и ИНЭУМ, машины, способные управлять АЭС или универмагом, встречи с Норбертом Винером, Исааком Бруком, Баширом Рамеевым.
Начало
— Я родился в 1936 году, учился в железнодорожной школе под Москвой, занимался в кружке при детской железной дороге, был стрелочником, начальником смены и машинистом. У меня есть права машиниста паровоза на узкоколейных дорогах. В 1953-м поступил в Московский энергетический институт, тогда — имени Молотова. Считаю, что мне очень повезло — по составу преподавателей вуз был выдающимся. Кроме того, в МЭИ кипела спортивная и общественная жизнь.
Детская железная дорога в Подмосковье была заложена в 1936 году. Еще раньше похожие проекты запустили в Тифлисе, Днепропетровске и Гомеле
Получив специальность инженера-электрика, я распределился в Институт автоматики и телемеханики Академии наук — теперь он называется Институтом проблем управления РАН.
— Почему железнодорожная школа? Не было альтернатив?
— Железнодорожная — может быть, случайно, жил рядом. Кстати, после занятий на детской железной дороге многие ребята пошли в железнодорожные вузы. Тогда их было два — МИИТ и МЭМИИТ. Мой папа был доцентом МЭМИИТ, а потом, когда они объединились в 1954 году, МИИТ. Кафедра деталей машин, то есть, никакая не автоматика, не электроника, а механика и чистое железо. В этом смысле семья была техническая. Я жил в поселке Быково под Москвой у дедушки с бабушкой, папа с войны вернулся туда же, мама работала в Москве. Отец был аспирантом МЭМИИТ, в 1941 году ушел в ополчение. После войны вернулся в институт, в 1948 году защитил кандидатскую диссертацию. И мама защитила, но она химик.
— Когда в 1953-м вы стали студентом, знали, что к тому моменту уже были разработки советских ЭВМ?
— Даже не подозревал. В юности я начитался книг об автоматике, телемеханике. Телемеханикой, телеуправлением, автоматикой, системами автоматического управления — вот этим я интересовался. Наверное, это и помогло потом. Не с точки зрения самой вычислительной машины, а с точки зрения того, для чего она нужна и как может эффективно использоваться в управлении.
Был большой факультет электровакуумной техники и специального приборостроения. Первые два года мы учились все вместе, а на третьем курсе нас разделили на специализации. Первые две группы из 12 — автоматика и телемеханика. Я в первую попал. Третья группа была одна — вычислительная техника. Со многими ребятами из этой группы я потом работал.
Студенты МЭИ на лекции. 1950-е гг.
Я занялся магнитными элементами. В свое время они были основой вычислительных машин. На них и память и логика делались. Очень много больших людей — себя к ним не причисляю — вышли из тех, кто занимался магнитными элементами для вычислительной техники. Сейчас это почти пропало, но я с этого начинал — кандидатскую писал, разработчиком был.
Институт автоматики и телемеханики — огромный теоретический институт, более тысячи сотрудников, наверное. Там были и великие теоретики мирового значения и практики: специалисты по элементам, магнитчики… Я любил ходить на семинары докторов, профессоров. Абсолютно великие ученые были в те времена.
Начинал инженером, потом стал старшим инженером, ведущим. Когда в 1966-м защитил кандидатскую диссертацию, надо было переходить с инженерной работы на научную. Так я стал младшим научным сотрудником.
— Это понижение?
— Нет. Пошел научный стаж, а зарплата даже чуть выше стала. Ведущим инженером я получал 160 рублей, младшим научным сотрудником без стажа — 175. Когда подавал документы на конкурс, на одно место младшего научного сотрудника претендовали пять кандидатов наук. Многие сейчас мне даже не верят, но таким был уровень института. И я считал, что если когда-нибудь стану старшим научным сотрудником, значит, жизнь удалась.
Норберт Винер
— Отголоски шельмования кибернетики до вас доходили?
— Как-то одна из сотрудниц нашла среди своих бумаг старый доклад под названием «Кибернетика — буржуазная лженаука». Посмеялись. Потом я познакомился с основоположником кибернетики Норбертом Винером. Дело было на первом международном конгрессе автоматического контроля и управления IFAC (International Federation of Automatic Control), состоявшемся в 1960 году в Москве. Меня как молодого включили в группу поддержки оргкомитета случайно — кого-то заменил. И вот Винер тогда приезжал. Человек, любивший показать, что знает много языков. Пытался говорить по-русски, увидев китайца, бежал общаться с ним. Помню, он пожаловался, что все курят дрянные сигары, а хорошие сигары — кубинские: «У нас их, к сожалению, нет». Я поехал в магазин — кубинские сигары продавались за копейки. Взял коробку, привез ему — он удивился и был очень рад.
Норберт Винер был большим поклонником хороших сигар
Над тем, что кибернетика лженаука, мы посмеялись и забыли. От того, что ее так назвали, она же не делась никуда. Вот с генетикой проблемы более сложные. Я много чего читал, много знаю и до сих пор не уверен, что Лысенко был гнобителем всего, а Вавилов на 100 процентов прав.
Дармштадт
— Уже будучи кандидатом наук, в 1968-м я поехал на стажировку в ФРГ — по обмену немецкого общества Deutsche Forschungsgemeinschaft и Академии наук СССР — в институт Technische Hoсhschule. Академия послала туда мои данные, диплом кандидатский, список трудов, я тогда как раз опубликовал первую книжечку в издательстве «Энергия». Пять месяцев работал я в городе Дармштадт под руководством ученого мирового значения Винфреда Оппельта. Очень интересно и полезно получилось, потому что это была не просто командировка — я там жил. Кроме меня, русских в институте не было. Тогда даже самолеты в ФРГ не летали — я добирался через Бельгию до Франкфурта, потом на поезде в Дармштадт.
Н. Л. Прохоров. Счетные схемы на магнитных логических элементах. М. Издательство «Энергия». 1967
В Technische Hoсhschule мне выделили кабинет, на котором было написано: «Доктор Н. Прохоров». То есть, они абсолютно признавали наши кандидатские степени как докторские. Я там пять месяцев работал и познакомился с большим количеством людей. При мне один из коллег защитил докторскую, а потом и другие присылали свои диссертации мне в СССР. И могу сказать, что их докторские на тот момент были не сильнее, чем наши кандидатские. Защитить их было проще — они сдавали их в виде реферата. Между прочим, многие иностранцы считали престижным защищать кандидатские диссертации у нас и были счастливы. Знаю не понаслышке, у одного сотрудника «Сименс» я был оппонентом.
Позже, работая в ИНЭУМе, мы очень плотно сотрудничали с фирмой «Сименс». У Минприбора даже был совместный центр техники автоматизации (ЦТА «Минприбор-Сименс»), в котором директором был Борис Николаевич Наумов, а два замдиректора — немец от «Сименса» и я от ИНЭУМ.
Третья беда
— В то время у нас в ИАТ АН СССР был один ученый Совет по защите диссертаций, где защищались не только чистые теоретики, но и я, например. Теперь там 4-5 докторских Советов. И на самом деле наука во многом изменилась не в лучшую сторону: требуются публикации в индексированных наших и иностранных журналах. Я прихожу на работу, включаю почту, и у меня каждый день по пять предложений опубликоваться за деньги в журналах, которые дают индекс. Более того, бывает приписка: «статья не обязательна». Я поразился, когда в первый раз прочитал: «Укажите область — экономика, информатика. Мы вас включим соавтором в статью». Когда смотрю индексы людей, — я же многих знаю, проработал столько лет, — понимаю, что хорошие преподаватели, большие ученые, воспитавшие многих других ученых, теперь считаются никудышными, а люди, которые ничего не сделали в науке, занимают первые строки в списках ученых.
Мой коллега — лауреат Ленинской и Государственной премий. Но получается, он не ученый, потому что мало пишет. Но ведь нельзя же писать по три статьи каждый год — работать-то когда? У тех, кто по-настоящему работает, статьи бывают редко, но настоящие.
Три года назад в ИНЭУМ закрыли докторский Совет. Сказали, что у нас нет специалистов в этой области. Хотя под моим председательством в него входили 19 человек: 12 заслуженных деятелей науки и техники, 2 лауреата Ленинской премии, 7 лауреатов Государственной премии, 2 члена-корреспондента, один академик.
Система науки и образования у нас сильно извращена. Если раньше говорили, что в России две беды: дураки и дороги, то, по-моему, теперь к ним добавился менеджмент.
1992 или 1993 год. Началась кампания по принудительному превращению отраслевых институтов в акционерные общества. Приехала комиссия экономистов во главе с доктором экономических наук. Они изучали наш институт, смотрели, как мы работаем. Я этого никогда не забуду, хотя столько лет прошло. Собрались у меня за столом в кабинете, председатель говорит: «Николай Леонидович, извините, я как экономист должен сделать вам глобальное замечание». — Я: «Что мне обижаться, всегда интересно узнать что-то новое». Хотя, будучи гендиректором большого научно-производственного объединения, я неплохой экономист на самом деле. Огромным хозяйством занимался. И вот он так немножко повилял, а потом произнес: «У вас рентабельность сейчас всего 12 процентов, — и поднял вверх палец. — А если всех уволить и здание сдать, рентабельность будет выше 400». Я чуть со стула не упал. И вот такие люди стали нами руководить. Предложений типа «Давайте хапнем и разбежимся» было огромное количество. Жили мы в те времена с большим трудом.
Дмитрий Чернавский, биофизик, математик, экономист
Был у меня старший товарищ Дмитрий Сергеевич Чернавский. Когда Александр Гордон делал на телевидении передачу о науке, в которой ученые рассказывали о чем-то интересном, Чернавский в ней однажды участвовал и выиграл приз в 1 миллион евро. Потом разделил его на всех участников программы, потратил кучу времени и денег, чтобы заплатить за всех налоги.
Доктор физматнаук Дмитрий Чернавский, выдающийся математик и физик, был ведущим специалистом в области междисциплинарных исследований, одним из основоположников теории самоорганизации. В 90-е годы он начал заниматься вопросами экономики, в том числе исследованиями информационной сущности денег. Изучая коэффициенты монетаризации (отношения количества денег в обращении к величине произведенного продукта — ВВП), он показал, что в России оно должно быть увеличено и направлено на стимулирование развития производства, так как при нехватке денег экономика не развивается. Если напечатанные деньги не раздать, а вложить в производство (какой-нибудь завод на ноги поднять), — тогда это даст рабочие места и потребительский смысл тем, кто работает, а те, кто покупает, будут пользоваться этими товарами и услугами. Он ходил со своими предложениями в бывший Госплан, к министру экономики. Потом рассказывал: «Я ему говорю, а он не понимает. Мол, нас учили в институте, что если напечатать денег, будет инфляция». Всё без толку.
Исаак Брук
— В 1970-м известный ученый Борис Николаевич Наумов, впоследствии ставший академиком, уговорил меня перейти в институт Электронных управляющих машин. ИНЭУМ официально был создан в 1958 году, но на самом деле его история началась раньше. Был такой, с моей точки зрения, великий человек Исаак Семенович Брук. Я его немножко застал, несколько лет общался. Он работал в Харькове, потом его пригласили в Энергетический институт АН СССР (ЭНИН), и он занимался энергетикой. Степень кандидата технических наук ему присвоили без защиты диссертации, докторскую в 1936-м он защитил по линиям электропередач, по решению задачи минимизации потерь.
Энергетика тогда была наукой, требовавшей больших сложных вычислений, он занялся этой темой, сделал расчетный стол переменного тока — аналоговую вычислительную машину — и вообще заинтересовался вычислительной техникой. В связи с этим в Энергетическом институте была создана лаборатория управляющих вычислительных машин и систем (ЛУМС) под его руководством, которая вылилась потом в отдельную лабораторию Академии наук. И в 1958 году этой лаборатории президиум Академии наук присвоил статус Института электронных управляющих машин (ИНЭУМ). Так что Брук — его основатель и первый директор.
Значок и вымпелы, выпущенные к 30-летию ИНЭУМ в 1988 году
Удивительный ученый-инженер! До того, как заняться энергетикой, он был послан в Харьков, и там изобрел целый ряд асинхронных электрических двигателей. Во время войны занимался синхронизацией стрельбы из пушек сквозь винт самолета и был избран тогда действительным членом Академии артиллерийских наук. Членкором Академии наук СССР он стал еще в 1939-м.
Если говорить о развитии вычислительной техники в Советском Союзе, было как бы два крыла: ИНЭУМ и Институт точной механики и вычислительной техники (ИТМиВТ). Его основатель — академик Лебедев. Оба они — и Брук, и Лебедев — вышли из энергетики и занимались похожими делами.
Институт Брука был создан от слова «управляющий». Брук и сформулировал концепцию управляющих машин. То есть это машины не просто вычислительные, а управляющие какими-то процессами, в частности, технологическим процессом на производстве. Для этого кроме самой вычислительной части нужны «руки-ноги» — устройства связи с объектом.
Начиналось с управления в той же энергетике. Например, ГРЭС — это системы, состоящие из энергоблоков, которые вырабатывают энергию на основе угля, нефти, мазута. Запуск каждого блока ГРЭС сравним с запуском ракеты и занимает достаточно большое время. К 1970 году управляющие вычислительные машины были уже трех типов для осуществления многоуровневого иерархического управления. Машины первого уровня управляли запуском и функционированием энергоблока. Сама ГРЭС состояла из восьми, двенадцати таких блоков. Объединением восьми или двенадцати блоков для синхронной работы занималась машина следующего уровня, энергосистемой в целом — еще более высокого уровня.
Создание единой энергосистемы считалось важной задачей. Мы тогда шли впереди планеты всей. У нас были объединенные энергосистемы юга России, Средней Азии, Урала. Дело близилось к полному объединению, и вот эти все расчеты были очень важны. Например, где-то потребовалось увеличение потребления электроэнергии. Сделать это можно за счет тех, кто электроэнергию производит. В принципе, их всего три типа — электростанции ТЭЦ или ГРЭС, гидростанции и атомные станции. Атомные — это некий постоянный фон, их нельзя быстро «дернуть», чтобы увеличить производство электроэнергии, или уменьшить. ГЭС — надо воду спускать. Если много спускать, на следующий случай воды не хватит. Поэтому в большой энергосистеме считалось так: запускается ТЭЦ, параллельно выбирается гидростанция, и она старается меньше воды использовать, за это время запускается какой-то запасной энергоблок. Параллельно обсчитываются все расстояния, чтобы потери по линиям электропередач были минимальными. Теперь же, по словам Чубайса, всё наоборот: надо разделить систему на кусочки, у кого дешевле, тот и продаст. На самом деле это полный развал единых энергосистем.
ИНЭУМ многое делал для энергосистем. Когда начинали, самые мощные энергоблоки были по 300 мегаватт, потом появились блоки по 800 МВт. Для них в конце 1960-х разработали специальную управляющую машину (лаборатория под руководством Н. Ленова). Первая машина была установлена под Тулой в Щекино — на Щекинской ГРЭС, вторая — в Славянске на Донбассе.
Щекинская ГРЭС, Тульская область
История была длинная, но Брук еще в 1960-е заинтересовался экономикой. Он считал, что вычислительная техника может помочь ей своими расчетами. В нашем институте работало много экономистов — настоящих. Я знаю нескольких докторов экономических наук, одного академика — директора экономического института, одного членкора — замдиректора экономико-математического института, которые вышли из ИНЭУМ. Экономические исследования проводились по инициативе Брука и поощрялись им. Но кому-то не понравилось, что он стал вмешиваться в экономику. Поэтому в 1964 году он перестал быть директором.
Институт несколько следующих лет занимался разработкой автоматизированных управляющих систем и не разрабатывал управляющие вычислительные машины, пока не пришел Наумов в 1967 году. При нем началась разработка первой управляющей вычислительной машины третьего поколения (разработчики — Б. Наумов, В. Захаров, Ю. Глухов, Н. Ленов и др.), которая на мой взгляд опередила принятые тогда машины серии ЕС ЭВМ.
— О какой машине речь?
— Она называлась М-4000, пользовалась большим успехом, производилась на Киевском заводе управляющих вычислительных машин (ВУМ), потом силами заводского СКБ модифицировалась в М-4030. Ее и за границу продавали — удачной получилась. Тогда же мы встали во главе АСВТ — агрегатной системы вычислительной техники, которая, как требуется в системах управления, состояла из нескольких уровней. М-4000 (4030) была машиной высокого уровня для отраслевого управления, М-400 — для управления среднего уровня, М-40 — для управления конкретными крупными агрегатами. Все три разработал ИНЭУМ. Потом, через несколько лет после принятия в 1969 году «Решения Межправительственной комиссии по сотрудничеству соцстран в области вычислительной техники (МПК по ВТ) о создании единой системы ЕС ЭВМ», в 1974 году ею же было принято решение о создании СМ ЭВМ — системы малых машин для целей управления. ИНЭУМ был определен головной организацией и Борис Наумов был назначен генеральным конструктором СМ ЭВМ.
В системе СМ ЭВМ участвовали восемь социалистических стран. Такая крупная работа всегда была под управлением Госплана. Руководила работой МПК по ВТ. Ее председателем всегда был первый заместитель председателя Госплана СССР.
Пленарное заседание XXXI сессии Совета главных конструкторов СМ ЭВМ, Дрезден, 1988 г. Делегации размещены в алфавитном порядке по часовой стрелке: Болгария, Венгрия, ГДР, Куба, Польша, Румыния, СССР, Чехословакия. Председатель — Генеральный конструктор СМ ЭВМ Николай Прохоров
Многие считают, что СМ ЭВМ была однотипная по архитектуре система, как ЕС, в которой машины разного назначения различались только по уровню мощности. Но у нас они и по архитектуре, и по программному обеспечению были разными, в зависимости от назначения. Управление атомными станциями осуществлялось только на наших машинах.
Машины
— Вы стали кандидатом наук в 1966 году, работая в Институте автоматики и телемеханики АН СССР. С 1970 года Вы работаете в ИНЭУМ. Каким было первое впечатление от управляющей машины?
— В какой-то степени я был подготовлен. Как раз заканчивалась разработка М-4000. Я к разработке отношения не имел, но при мне развернулись работы в области математического обеспечения системы — это был огромный труд. Поскольку ИНЭУМ работал с фирмой «Сименс», по архитектуре сделали ее сходной с архитектурой машин Сименса. Требований к совместимости «Сименс» никто не знал, но у нас были выдающиеся программисты (И. Ландау, В. Козмидиади, В. Семик и др.), которые сумели сделать математику, которая на машине одной архитектуры могла эмулировать программы другой.
Для совместимости СМ ЭВМ с ЕС ЭВМ понадобилось эмулировать программное обеспечение IBM, используемое в операционной системе ЕС ЭВМ, на программах М-4000. Кстати, программное обеспечение IBM не самое лучшее. Так же как микрософтовское, с моей точки зрения. Оно вначале было создано для малых ЭВМ, потом появились персональные. Билл Гейтс, думаю, здесь тоже сыграл свою отрицательную роль. Он сделал ставку на машины IBM, которые были абсолютной массой и забили все остальные программные средства. Мы же, когда разрабатывали машины типа айбиэмовских, математику делали совсем другую — ту, которая важна как раз для управления. Потом стали давить на нас сверху: «Как же так? На машине микрософт не идет?». В общем, пришлось так же, как первоначально на малых машинах, на свою архитектуру «натянуть» микрософтовскую математику, хотя она была хуже нашей приспособлена для задач управления.
— М-4000 — это первая машина, с которой вы столкнулись?
— Первая большая машина. Но я в работе над ней не принимал участия, потому что здесь также занимался элементами.
Управляющий вычислительный комплекс М-4030 выпускали в Киеве
— А в каких принимали?
— Во всех малых машинах серии 1800. Первой была СМ-1800 (разработчики — А. Шкамарда, Н. Кабанов, В. Глухов, Ю. Нифонтов, В. Кравченко, В. Фукс и др.). Отличалась она тем, что была сделана на отечественных микропроцессорах, совместимых с айбиэмовскими, на которых потом стали персоналки делаться. Восьмиразрядная машина. На заводе в Киеве к заказу отнеслись со скепсисом: «Мы такие большие машины делали с вами, а тут восьмиразрядная». Кстати, киевское СКБ очень помогло. Когда они вникли и вместе с нами ее улучшили, машина стала одной из самых массовых. Потом, когда у нас появились 16-разрядные микропроцессоры, стали делать машину 1810. Управляла она и атомными станциями, и универмагами.
СМ 1810. Стоечный вариант
Генеральный конструктор
— К тому времени, когда академики Велихов и Наумов организовали в системе Академии наук СССР Институт проблем информатики и Борис Наумов стал его директором, я неожиданно для себя оказался директором ИНЭУМ. С Наумовым ушло какое-то количество людей, я думал, что тоже уйду, но меня и он, и министерство уговорили остаться директором. Это в 1983-м было. В 1984 году сменилось руководство МПК по ВТ. На сессии Межправительственной комиссии в Бухаресте председателем МПК по ВТ утвердили Юрия Маслюкова, а меня избрали Генеральным конструктором СМ ЭВМ и главным конструктором от СССР. В каждой стране был главный конструктор, он же заместитель Генерального конструктора — в Болгарии, Венгрии, ГДР, Кубе, Польше, Румынии, СССР и Чехословакии. Комплексом научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по СМ ЭВМ занималось более 30 институтов и предприятий этих стран.
Юрий Дмитриевич Маслюков был выдающимся руководителем. С ним мне пришлось работать почти до конца его дней. Он был заместителем председателя Госплана СССР, председателем МПК по ВТ, потом стал заместителем председателя Совета министров СССР по оборонной промышленности, руководителем военно-промышленной комиссии Совмина.
Хотя я работал в Минприборе и был не в оборонной промышленности, с ВПК приходилось работать много, так как наши системы применялись и в оборонных отраслях. Сложностей хватало, но я знал, что всегда могу позвонить председателю отдела вычислительной техники, а потом приехать в Кремль, и мне помогут все проблемы решить.
В крайнем случае, обращался к Юрию Маслюкову. Во время дефолта 1998 года они с Евгением Примаковым фактически спасли нашу экономику. Там история была такая. Маслюков — коммунист. Ему предложили стать председателем правительства, но он отказался, потому что, как я понимаю, думал, что ему будут все время мешать. Председателем стал Примаков, и было у него не десять замов, а вообще один — Маслюков. Они активно и дружно работали вместе. Долго не удержались — как пошло исправление, их сняли. К сожалению, Маслюков умер сравнительно молодым. Прошел от мастера в цехе огромного завода в Ижевске до зампреда Госплана, все ступени. Про него нельзя было сказать, что не отличит морковку от турнепса.
Первая машина, у которой я был главным конструктором, это СМ-1700, первая 32-разрядная машина с поддержкой виртуальной памяти. Производили ее уже не в Киеве, а на вильнюсском ПО «Сигма». Больше половины 32-разрядных уходило в оборонную промышленность. Также на них ориентировалось всё Статистическое управление СССР. Мы успели выпустить еще два типа 32-разрядных машин, а потом в 1992 году жизнь всех заводов практически закончилась.
— 1700 вы стали делать в 1984-м?
— Да, по постановлению ЦК и Совмина. При государственном комитете по науке и технике было управление информатики и вычислительной техники, во главе которого стояли ученые. Там надо было утверждать техническое задание по 1700. Знакомые мне говорили: «Ой, там такой мужик, придирается — умрешь». Оказалось, это Башир Искандарович Рамеев, который 4 декабря 1948 года вместе с Исааком Бруком получил первое в СССР авторское свидетельство на вычислительную машину. Теперь эта дата отмечается как день рождения российской информатики.
СМ-1700, первая 32-разрядная машина с поддержкой виртуальной памяти
Этого знаменитого Рамеева, доктора наук, сделали замначальника управления. Пошел я к нему — тогда и познакомились. Человек понимающий и интересующийся. Многие начальники этого не знали, думали, что он к ним придирается. С Рамеевым мы сработались. Нельзя сказать, что дружили — он намного старше был. Но у меня о нем остались особенно хорошие воспоминания. Кстати, он не имел высшего образования, при этом постановлением Академии наук ему присвоили докторскую степень.
— Как проходило согласование? Вы приносили кипу бумаг?
— Согласования были везде. Где согласовывать, зависело от уровня задачи. Когда что-то предлагалось к разработке в связи с потребностями страны, а это самый высокий уровень, нужны постановления ЦК и Совмина. Так было с 1700, да и почти со всеми другими нашими машинами.
Заседание секции ученого совета ИНЭУМ, посвященного 50-летию Института, 2008 г.
Машин все время не хватало. Сколько ни продай, нужно было делать еще. У завода ВУМ за кольцевой дорогой Киева был свой техникум, свои дома жилые, инфраструктура на 10 тысяч человек. И всё это он строил на прибыли от своей производственной деятельности, в частности, от производства наших машин. Но он не мог «задрать» цену, как теперь в магазинах задирают,— ее утверждали в министерстве. Распределялись машины Госпланом. Я сам ходил туда плакать: «Дайте мне мою машину».
— Сколько стоила 1700?
— Не помню точно, но она не была очень уж дорогой. Намного дешевле, чем ЕС. Ее за границу продавали. Была организация Внешторга, называлась «Элорг» — «Электроноргтехника». Там было специальное отделение «Элорг»-СМ, которое торговало только эсэмовскими машинами. Во всех соцстранах были представительства Элорг, которые обеспечивали техническое обслуживание. Половина сотрудников — из нашего института. Посылали их туда, потом проводили ротацию. В Финляндии был огромный отдел «Элорг», который поставлял наши машины в капстраны.
Продолжение следует.
